«без соплей…» Стив Пэкстон

Стив Пэкстон о контактной импровизации и войне



Я вслушиваюсь в окружающую меня сельскую идиллию. И я не уверен, что здесь есть какая-то развязка. Думаю, я так же рассержен, как и в 1960-е годы. В этом месте я взращиваю свой пессимизм.

В 1950-х и начале 1960-х у нас была очень консервативная и, в некотором роде, глупая культура. Кажется, я слышал, что такое часто происходит после разрушительного периода войны. Все просто хотят тепла и счастья, хотят быть в безопасности, чувствовать себя защищенными и строить свою жизнь в каком-то идеалистическом ключе — но это ни к чему не привело. Потому что по-прежнему сохранялись расовые и сексуальные предрассудки, поддерживаемые властями. Так что контркультуре было на что жаловаться, и то, как она это делала, конечно, было своего рода демонстрацией этих претензий. Это все кажется таким поверхностным.

В любом случае, насколько я мог видеть, было много секса, было много спорта, было много танцев. И я хотел сделать что-то за пределами всего этого.

«Магний» был первым, это был чисто мужской факультатив в колледже Оберлин в начале 1972 года. Еще там был Grand Union, и мы все преподавали разные классы. С теми молодыми мужчинами, которые не были танцорами, но кто-то занимался спортом, я решил исследовать эту их сторону, некую крайность (будь в группе женщины, я бы никогда на такое не решился), своеобразную грубую форму.

Дело в том, что это была гимназия с беговой дорожкой, где зрители стояли и смотрели сверху вниз. Подобно тому, как римляне смотрели вниз на гладиаторов.

Мы сделали 15-минутное выступление, 10 минут из которого представляли собой довольно грубые столкновения в воздухе и падения на мат. У нас был большой борцовский мат. Кувырки, столкновения друг с другом, очень похожие на игры волчат или что-то в этом роде. А потом пятиминутное стояние, просто стояние.

Я много занимался айкидо, и у меня появилась идея, что можно просто отпрыгнуть от планеты и не беспокоиться о том, как ты приземлишься. Что твои рефлексы и твоя подготовка, особенно если ты прибавишь прочности, защитят тебя от практически любого падения. Это, конечно, неправда, в том смысле, что я говорю о видении.

Просто это очень здорово — иметь возможность вложить все свои силы в практику, основная цель которой в том, чтобы взаимодействовать в борьбе. Потому что я думаю, что психологически это то, чего мы не должны бояться. И в то же время нужно помнить о безопасности всех вовлеченных. Тут очень широкий полет мыслей… Это не значит, что я намеревался травмировать, разгромить, или сокрушить, или сделать что-то еще, что мы делаем для обозначения победы. Дело в том, что это довольно жестокая сфера, чтобы войти в нее: язык спорта, или политики, или другие области, где победы и поражения кажутся главными. Но эта победа призвана сохранить обоих соперников. Ты отвечал гармонией на насилие.

Это какой-то невероятный философский скачок в движении или боевых искусствах. Там, где я учился, я еще не подозревал, что заинтересуюсь этим аспектом. Меня заинтересовало само движение, мне показалось, что оно само по себе было очень красивым, и это был глубокий переход от танцев к айкидо-движению. И вдруг не искусство стало причиной того, что ты движешься так, как ты движешься, но ты движешься так потому, что это вопрос выживания.

Я все еще учу людей делать айкидо-кувырок, потому что это блестящая демонстрация физики падения. За эти годы он много раз спасал мне жизнь — или наоборот: мое тело спасло меня от травм. Потому что если ты идешь в падение, если ты проецируешь себя в падение, тогда у тебя есть та самая небольшая доля контроля над падением. И в этой ситуации ты можешь изменить направление и обратить несчастный случай в благоприятный исход для своего тела. Если же ты отстранишься — ты просто хлопнешься.

Я никогда не учился драться. Я думаю, что это действительно важно. Я не думаю, что ты понимаешь, что такое сражение, не изучая его, — это очень умозрительно, или развлекательно, или что-то в этом роде. Но действительно стоит изучать такое взаимодействие в движении, и я говорю не о спорте, речь идет об изучении движения, которое освобождает от своего рода саморазрушительной по отношению к агрессии позиции. И если у тебя ее нет, то людям очень, очень сложно напасть на тебя, потому что ты не представляешь себя жертвой.

Это утопия, но я хотел бы, чтобы это было усвоено. Есть миллионы айкидок, которые понимают это, и я надеюсь, что они влияют на общее положение вещей. Потому что это безумие — не использовать такую возможность. Иначе вы просто сокрушаете друг друга. Вот до чего мы дошли.

Я не хотел, чтобы это превратилось во что-то опасное. И еще я понимал, что опасность зависит от того, к чему ты сможешь приспособиться. Опасность — это вопрос неосведомленности, и она заключается в том, что тебе может быть неудобно пребывать в своем теле. Кроме того, некоторые возможности в этой работе были относительно новыми для людей. По крайней мере, для взрослых. Я думаю, что в детстве мы все это испытывали, играя со взрослыми. Но тогда это не имело значения, тогда у нас не было ответственности, взрослый отвечал за все. Но здесь — двое взрослых, они оба несут ответственность.

Когда ты находишься под действием высокого уровня адреналина, с тобой что-то происходит. Окружающие не совсем понимают, что это может быть опасно. Все эти симптомы вроде вселяющего страх опасения о происходящем, головокружения или обычной дезориентации.

Я хотел каким-то образом быть в состоянии работать изнутри этого восприятия. Я хотел, чтобы они могли переходить из одного состояния в другое. Из обычного состояния простого прикосновения к другому телу. Опираясь на него, передавая немного веса с тем, чтобы, возможно, внезапно оказаться на плече и быть заверченным, и вдруг совсем другая часть вашего тела поддерживается, и быстрые переходы. И при этом не сходить с ума. И чтобы у них было понимание, где они находятся, не теряя себя и не дезориентируясь.

Если бы ты, как мы делали в те дни, прыгнул в воздух или в руки партнера. Чтобы он мог справиться с этим, весьма важно, чтобы ты передал свой центр массы, расположенный в тазу, а не какую-то часть себя, оставляя значимый процент массы недоступным для поддержки.

Причина, по которой это называется контактной импровизацией, заключается в том, что в этом состоянии возникает нечто третье. Это состояние, которое проявляется, когда между вами обоими достигнуто согласие относительно того, что ни один из вас не ведет. Это не о потере ведущего, это когда двое ведут сообща. Я уверен, что в этом — смысл любого сотрудничества, а контактная импровизация — довольно хороший пример того, как это работает, когда это сделано очень, очень просто, и ты просто исследуешь возможности такого взаимодействия.

Так что да, ты не просто берешь на себя ответственность за себя самого, ты берешь на себя ответственность за других людей, один из них — твой партнер, который, как ты рассчитываешь, так же позаботится о тебе. И еще есть третье: то, что вы вместе. Похоже на брак, не так ли? Идеальный брак.

И это несмотря на то, что я обучал танцоров боевым искусствам. Испытывая их восприятие, способность ориентироваться, пределы сил и прочее. Дело в том, что это не совсем то, потому как они не воины. Суть в том, что что́ бы они ни делали, поскольку это импровизация и поскольку она определяется практически в самых общих понятиях ньютоновской физики, там нет личности, описываемой в этом плане, там нет ничего личностного. Вот чего нет, так это психологии, эмоций, интеллекта — многого, многого, многого из того, что мы знаем, что мы имеем и чем мы являемся.

Может ли контактная импровизация стать противоядием от нашей склонности к агрессии? Я бы сказал, что нет. Недостаточно для этого и христианства. И буддизма недостаточно. До сих пор ничто не мешало нашей агрессии. Проблема, как всегда, в том, что вы, со всем тем, что вы настроили, теперь думаете: мол, хорошо, теперь это действительно сработает… Молодое поколение идет за вами. Дети рождаются, растут, и они ни хрена не знают, над чем работают все остальные, и просто начинают делать все по-своему. Они проходят через собственные гормональные стадии, и они просто все портят. Дети — это проблема.

Нет, я не могу так говорить, но я уже сказал это… Так что слово не воробей… А после детей, я бы сказал, проблема — во взрослых. Все потому, что если бы они не были взрослыми, никому не было бы дела до того, что делают дети.

Половина нации страдает избыточным весом. Что это значит? Что это значит с точки зрения производства продуктов питания, приготовления пищи, нашей жизни, я имею в виду, что… Я в депрессии. Я думаю, это западня. Я не думал, что это может произойти так быстро. Я думал, что для падения империй нужны столетия, а не одно поколение. Я не предполагал, что можно просто упасть со своего трона и беспомощно молотить ручками. Когда-то я был там, наверху, но теперь почему-то не могу подняться. Похоже на то, что происходит что-то вроде этого. Свалимся ли мы совсем и не сможем подняться? Я не знаю.

Я критичен или наблюдателен? Есть ли разница? Я не знаю. Наблюдаю ли я то, что критикую? Или я критикую, и поэтому наблюдаю? Я не знаю.

Источник: https://vimeo.com/76095626
Перевод: Георгий Попов
Вычитка и редактура: Наташа Голубцова


Опубликовано

в

от

Комментарии

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *