и том, как мы становимся теми, кто мы есть
«Во всякой деятельности жизни, от простейших физических до самых высокоинтеллектуальных и духовных деяний, все наши усилия должны быть направлены на то, чтобы вырваться из собственного света».
Олдос Хаксли (26 июля 1894 года — 22 ноября 1963 года) остается одним из самых дальновидных и необычных умов двадцатого века — человеком твердых убеждений в отношении наркотиков, демократии и религии и автором чрезвычайно прозорливых идей о роли технологий в жизни человека; одним из самых значимых в списке чтения Карла Сагана; автором малоизвестной аллегорической детской книги.
В одном из двадцати шести превосходных эссе в книге «Божественное внутри: Избранные труды о просветлении» Хаксли задается вопросом о том, кто мы такие — необъятным вопросом, который, как он указывает, влечет за собою ряд многосложных отношений: между людьми, между человечеством и природой, между культурными традициями различных обществ, между ценностями и системами верований настоящего и прошлого.
Написав её в 1955 году, более чем через два десятилетия после публикации «Brave New World / О дивный новый мир», Хаксли размышляет о ставках в этом предельном акте храбрости:
Что мы представляем собой в отношении своего собственного разума и тела — или, учитывая, что не существует единого слова, давайте использовать его в дефисной форме — своего собственного разума-тела? Чем мы являемся в отношении этого совокупного организма, в котором мы живем?
[…]
Едва начав размышлять об этом сколь-нибудь подробно, мы сталкиваемся со всевозможными чрезвычайно сложными, не имеющими ответа и, возможно, не решаемыми вопросами.
Эти безответные вопросы, ценность которых великая Ханна Арендт два десятилетия спустя будет превозносить как основу нашей цивилизации, бросают вызов тому самому «кто», которым мы являемся. Хаксли иллюстрирует это на самом простом примере:
Я желаю поднять руку. Что ж, я ее поднимаю. Но кто ее поднимает? Кто, то «я», которое поднимает руку? Определенно, это не тот «я», который стоит здесь и говорит, не тот «я», который подписывает чеки и позади которого имеется история, потому что я не имею ни малейшего представления о том, как поднялась моя рука. Все, что я знаю — это то, что я выразил желание, чтобы рука поднялась, после чего что-то внутри меня принялось за работу, дернуло за переключатели сложнейшей нервной системы и заставило тридцать или сорок мышц — одни из которых сокращаются, а другие расслабляются в одно и то же мгновение — функционировать в совершенной гармонии, чтобы произвести этот чрезвычайно простой жест. И, конечно, когда мы спрашиваем себя: как бьется мое сердце? как мы дышим? как я перевариваю пищу? — мы не имеем ни малейшего представления об этом.
[…]
Мы как личности — те, кем нам нравится себя считать, — на самом деле являемся лишь очень малой частью огромного проявления деятельности, физической и умственной, которую мы просто не сознаем. У нас есть некоторый контроль над этим, поскольку некоторые действия являются произвольными, мы можем сказать: «Я хочу, чтобы это произошло, и некто иной делает эту работу за нас». Но между тем многие действия происходят без малейшего нашего осознания, и… в эти вегетативные действия могут грубо вмешиваться наши нежелательные мысли, страхи, жадность, гнев и так далее…
Возникает вопрос: как мы связаны с этим? Почему мы думаем о себе только как о незначительной части совокупности, гораздо большей, чем мы, — совокупности, которая, по мнению многих философов, может быть соизмерима с совокупной деятельностью Вселенной?
В то время, когда Алан Уоттс начал популяризировать восточные учения на Западе, а такие видные общественные деятели, как Джек Керуак, обратились к буддизму, Хаксли развивает эдакое перекрестное опыление Востока и Запада. Ориентируясь на новаторского психолога и философа Уильяма Джеймса, который оказал на него значительное влияние, он рассматривает идею о том, что наше сознание является фильтром более крупного универсального сознания, дистиллированного так, чтобы это способствовало нашему выживанию:
Очевидно, что если нам нужно избежать столкновения с автомобилем на Голливудском бульваре, то нет смысла знать обо всем, что происходит во Вселенной; нам нужно знать лишь о приближающемся автобусе. И именно это делает для нас мозг: Он сужает область [воспринимаемого], чтобы мы могли идти по жизни, не попадая в серьезные неприятности.
Но… мы можем, и нам стоило бы раскрыть самих себя и стать теми, кем на самом деле мы всегда были, с самого начала, то есть… гораздо более широко знающими, чем мы обычно думаем. Мы должны постичь свою идентичность с тем, что Джеймс называл космическим сознанием, и что на Востоке называется «Атман-Брахман». Конец жизни во всех великих религиозных традициях — это постижение того, что конечное проявляет Бесконечное во всей его полноте. Это, конечно же звучит, как полнейший парадокс, будучи выраженным словами; тем не менее, это один из фактов жизненного опыта.
Но это более глубокое и обширное самоощущение, утверждает Хаксли, привычно заслоняется поверхностной скорлупой, которую мы принимаем за самого себя:
Поверхностное «я» — то, которое мы называем собой, которое откликается на имя и занимается своими делами, — имеет ужасную привычку воображать себя в некотором смысле абсолютным… Мы знаем неясным и глубоким образом, что в глубине нашего существа… мы идентичны с божественным Основанием. И мы желаем познать это тождество. Но, к сожалению, из-за невежества, в котором мы живем — которое отчасти является производным культуры, а отчасти биологическим и добровольным — мы склонны смотреть на себя, на это жалкое маленькое «я», как на нечто абсолютное. Мы либо поклоняемся себе как таковому, либо проецируем некий преувеличенный образ себя на идеал или цель, которые не дотягивают до высшего идеала или цели, и продолжаем поклоняться ему.
Хаксли предостерегает от «ужасающей опасности идолопоклонства» — ошибочной попытки приобщиться к великой истине, которая, на самом деле, делает нас еще более разделенными:
Идолопоклонство — это … поклонение части — особенно себе или проекции себя — так, как будто это абсолютная полнота. И как только это происходит, наступает всеобщее бедствие.
Почти за полвека до того, как Эдриенн Рич в своей впечатляющей критике капитализма сетовала на «испорченность языка, используемого для управления нашим восприятием», Хаксли утверждает, что как использование само по себе, так и ненадлежащее использование языка опосредует наши отношения с самими собой и несет ответственность за нашу склонность путать глубинную сущность с поверхностной:
Это величайший дар, который когда-либо получал или дарил себе человек, — дар языка. Но нам следует помнить, что, хотя язык абсолютно необходим нам, он также может быть абсолютно губительным, потому что мы используем его неправильно. Если мы проанализируем наши жизненные процессы, то обнаружим, что, как мне кажется, по меньшей мере 50% нашей жизни проходит во вселенной языка. Мы подобны айсбергам, плавающим в море непосредственного опыта, но выступающими в воздух языка. Айсберги находятся на четыре пятых под водой и на одну пятую над водой. Но, я бы сказал, мы существенно выше этого значения. Я должен сказать, что в лучшем случае мы на поверхности на 50% — но я подозреваю, что некоторые находятся в мире языка на 80%. У них практически никогда нет непосредственного опыта; они живут исключительно в терминах концептов.
Это чувство втройне актуально сегодня, в эпоху, когда так называемые социальные сети полагаются на язык — как текстовый, так и еще более коммерциализированный визуальный язык фотографии — чтобы передать и украсить наше концептуальное восприятие друг друга, часто в ущерб более глубокой правде о том, кто мы есть. Конечно, Хаксли признает, что эта зависимость от концепций является эволюционно необходимой — еще один смыслообразующий механизм для сужения и организации неограниченного хаоса реальности в постижимые кусочки:
Когда мы видим розу, мы сразу же говорим: роза. Мы не говорим: «Я вижу округлую массу нежно-красных и розовых оттенков». Мы сразу же переходим от реального опыта к концепции.
[…]
Мы не можем не жить в значительной степени в терминах концепций. Мы вынуждены это делать, потому что непосредственный опыт так хаотичен и так безмерно богат, что в целях самосохранения мы вынуждены использовать механизм языка, чтобы отсортировать то, что полезно для нас, то, что в любом определенном контексте имеет значение. И в то же самое время мы пытаемся понимать — поскольку только с помощью языка мы можем понять, — что происходит. Мы делаем обобщения и переходим на все более высокие степени абстракции, которые позволяют нам постичь то, что мы делаем, что, разумеется, было бы невозможно, если бы у нас не было языка. Таким образом, язык является огромным благом, без которого мы не можем обойтись.
Но язык имеет свои ограничения и свои ловушки.
Подобно тому, как Симона Вейль утверждала, что язык алгебры захватил научное понимание реальности в начале двадцатого века, Хаксли утверждает, что вербальный язык вынуждает нас принимать названия, которые мы даем различным аспектам реальности, за саму реальность:
В целом, мы думаем, что перст указующий — слово — и есть то, на что мы указываем… На самом деле, слова — это просто обозначения чего-либо. Но многие люди обращаются с чем-либо вещественным так, как будто оно является обозначением и иллюстрацией слов. Когда они видят нечто, то сразу же думают, что оно является лишь иллюстрацией вербальной категории, что совершенно губительно, потому что это не так. И все же мы не можем обойтись без слов. Вся жизнь — это, в конце концов, процесс хождения по натянутому канату. Если ты не падаешь в одну сторону, то падаешь в другую, и каждая из сторон одинаково плоха. Мы не можем обойтись без языка, и все же, если мы относимся к языку слишком серьезно, то мы оказываемся в очень плохом положении. Мы должны как-то продолжать идти по этой кромке ножа (каждое действие в жизни проходит по кромке ножа), сознавая опасности и делая все возможное, чтобы уберечься от них.
Возможно, именно поэтому Дэвид Уайт — и как поэт, и как философ — так хорошо умеет разгадывать более глубокие, истинные значения обычных слов.
Корень нашей чрезмерной зависимости от языка, по мнению Хаксли, кроется в нашей несовершенной системе образования, в которой преобладает вербальное преподавание в ущерб эмпирическому научению. (Подобное сетование заставило молодую Сьюзен Зонтаг радикально изменить хронологию образования). Предвосхищая сегодняшнюю тенденцию к появлению ремесленнических школ, и тренингов для детей, основанных на тренировке разума-тела, Хаксли пишет:
Гуманитарные дисциплины … стали немногим лучше, чем были в Средние века. В Средние века гуманитарные дисциплины были полностью вербальными. Единственные две дисциплины, которые не были вербальными, — астрономия и музыка… Хотя на протяжении сотен лет мы говорим о mens sana in corpore sano (в здоровом теле здоровый дух), в действительности мы не уделяли серьезного внимания проблеме тренировке разума-тела — того инструмента, который имеет отношение к научению, который имеет отношение к жизни. Мы даем детям принудительные игры, немного упражнений и тому подобное, но это ни в коей мере не является тренировкой разума-тела. Мы вливаем в них этот вербальный материал, никоим образом не подготавливая организм к жизни или к пониманию своего положения в мире — кто он, где он находится, как он связан со вселенной. Это одно из самых странных явлений.
Более того, мы даже не готовим ребенка к тому, чтобы у него были хоть какие-то надлежащие отношения с его собственным разумом-телом.
Задолго до того, как Бакминстер Фуллер предостерег от зла чрезмерной специализации, а Лео Бускалья написал свою великолепную критику индустриализированного конформизма системы образования, Хаксли писал:
Одной из причин недостаточного внимания к тренировке разума-тела является то, что этот особый вид учения не попадает ни в какие академические рамки. Это одна из больших проблем в образовании: все происходящее распределено по полочкам… Полочки должны быть, потому что мы не можем избежать специализации; но что нам действительно нужно в академических учреждениях сейчас, так это несколько человек, которые бы бегали между этими полочками, заглядывали бы в каждую из них и смотрели, что можно сделать, и которые бы не были закрыты для дисциплин, которые не вписываются ни в одну из категорий, считающихся действительными в нынешней системе образования!
По мнению Хаксли, решение этой парализующей закостенелости заключается в сочетании «расслабления и деятельности». В своих рассуждениях, напоминающих о китайской концепции «у-вэй» — «стараться не стараться» — он пишет:
Возьмем, к примеру, учителя игры на фортепиано. Он всегда говорит: «Расслабьтесь, расслабьтесь». Но как вы можете расслабиться, когда ваши пальцы мечутся по клавишам? И все же они должны расслабиться. Учитель пения и профессиональный игрок в гольф говорят то же самое. И в сфере духовных упражнений мы видим, что человек, который учит умной молитве, тоже так делает. Мы должны как-то сочетать расслабление с деятельностью…
Личное сознательное «я» является своего рода маленьким островком посреди огромной области сознания. То, что должно быть расслаблено — это личное «я», которое слишком старается, которое думает, что знает, что есть что, которое использует язык. Оно должно быть расслаблено, чтобы множество сил, действующих в более глубинной и обширной самости, могли пробиться и функционировать так, как им должно. Во всех психофизических навыках мы имеем дело с любопытным фактом закона обратного усилия: чем больше мы стараемся, тем хуже у нас получается.
За два десятилетия до того, как Джулия Кэмерон описала свой непреходящий психоэмоциональный инструментарий для того, чтобы уйти с собственного пути, Хаксли прекрасно обосновывает ту же идею:
Мы должны научиться, так сказать, выходить из собственного света, потому что с нашим личным «я» — этим идолопоклоннически почитаемым «я» — мы непрестанно пребываем в свете более обширной самости — этого «не-я», если хотите, — которая ассоциирована с нами и которой стояние в свете личного «я» препятствует. Мы затмеваем внутреннее сияние. И во всякой деятельности жизни, от простейших физических до самых высоко интеллектуальных и духовных деяний, все наши усилия должны быть направлены на то, чтобы вырваться из нашего собственного света.
Семя для этих усилий на протяжении всей жизни, заключает Хаксли, должно быть посеяно в раннем образовании:
Это чрезвычайно важные аспекты образования, которыми полностью пренебрегают. Я не думаю, что в обычных школах можно преподавать то, что называется духовными упражнениями, но вы определенно можете научить детей, как использовать самих себя таким непринужденно активным образом, как реализовать эти психофизические навыки без пугающего бремени преодоления закона обратного усилия.
Книга «Божественное внутри» — это в целом просветляющее чтение, исследующее такие темы, как время, религия, отвлечение, смерть и природа реальности. Дополните ее книгой Алана Уоттса о том, как научиться жить присутствуя в эпоху тревоги, и книгой великого учителя дзен Тхить Нят Ханя о том, как любить.
Источник: The Divine Within: Aldous Huxley on Mind-Body Integration and How We Become Who We Are by Maria Popova
Перевод: Георгий Попов
Редактура: Катерина Гердзюшева
Добавить комментарий